Бега [Скачки] - Иоанна Хмелевская

Метя закурлыкал что-то себе под нос, а Гонората с упрёком на него посмотрела.

— Ну сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не лез ни в какие тайны? Метя…

— А как вообще было С этим нападением? — перебила Мария. — Гонората, ты уже знаешь? Он что-нибудь сказал?

— Люди мне рассказали, — ответила Гонората. — Приехал он на такси, не знаю, где был, но приехал позже, чем с бегов, вылез из такси и стал переходить через улицу. А под нашим домом стояли машины, из одной выскочил какой-то тип и врезал ему чем-то. То есть хотел врезать, но Метя заслонился или отскочил, потому этот тип замахнулся ещё раз, и тут уже попал как надо. И собирался врезать ещё раз, только тут уж люди вмешались: сосед сидел радом со своей машиной на корточках, и его не видно было, дверца заслоняла. Он эту дверцу полировал и шлифовал на самом низу. Говорит, что машинально вскочил и руку этого типа оттолкнул, он вовсе не такой отважный, само как-то получилось. Человека три туда кинулись, а бандитов было двое, но второй ничего сделать не успел. Люди стали кричать, поэтому бандиты Метю оставили и удрали. Их машина стояла радом, и настоящее чудо, что Метина голова под неё не попала. Вот, люди рассказали, а он — ни словечка.

— Из всего этого вытекает, что его уже поджидали, — заметила я. — Метя, ты им здорово, наверное, напакостил, должно быть, сглупил на бегах.

— Я болен, — решительно сказал Метя. — Если вы пришли сюда мне вредить, то пошли вон. Я цербера позову! Голова у меня болит.

— Ничего такого у него нету, — высказала Мария профессиональное мнение. — Пошли отсюда, а во вторник к ним приедем.

За дверями палаты мы услышали какие-то голоса. Я выглянула. К Мете рвался Вальдемар, а страж его не пускал. Паспорт Вальдемар показал, но внутрь его не впустили. Он смертельно обиделся, мы оставили Метю с Гоноратой и покинули больницу вместе с Вальдемаром.

— Я лично подозреваю, что к нему не пускают мужчин, — сказала я, чтобы успокоить Вальдемара. — Видимо, среди подозрительных личностей ни одной бабы пока нет. Пли, может быть, уже доказали, что это не мы. А насчёт мужиков они пока сомневаются.

— Я же ему паспорт показал! — кипятился Вальдемар. — Тачка моя у больницы стоит, я не развеюсь как дым в воздухе, он же видел, кто я!

— Ну и что ему с того, что видел, если Метя ляжет хладным трупом после твоего визита? — заметила Мария. — А может, ты камикадзе? А может, ксива у тебя липовая? Он не экстрасенс, этот сторож у дверей.

Вальдемар несколько раз пожал плечами, все ещё сердитый.

— Болек надрался, — объявил он. — Что-то там между ними было, но не знаю что. Рассказал я ему про Метю, он пробурчал что-то себе под нос и так присосался к фляжке, что уже говорить не о чем было. Я его и бросил, потому как я за рулём и пить не могу. А что все это значит?

— Надо было Куявского прижать, — упрекнула я. — Или хоть подождать, пока порядочно не нахрюкается, ведь он больше нас знает, глядишь, и выложил бы побольше. Похоже, они все прекрасно все знают, и мне очень любопытно, что из всего этого вылезет наружу…

* * *

Младшему комиссару Юзеку Вольскому пришли в голову те же идеи, что и мне. В понедельник мне приказали явиться в школу, где приобщались к наукам дети сотрудников Служевца. Сотрудники по большей части жили на территории ипподрома или в ближайших окрестностях, поэтому почти все дети ходили в одну и ту же семилетку. Образование более высокого уровня их уже разделяло, но перепуганному пацанёнку было никак не больше одиннадцати, и семилетка его железно охватывала.

Мы с майором Вольским вычислили соответствующие классы и в страшных условиях провели две перемены. Третья дала результат, мальчишку я узнала.

— Теперь ловите его как-нибудь так, чтобы никто этого не увидел, — с нажимом посоветовала я. — Вчера я сделала глупость и очень боюсь, что убийца укокошит ребёнка. Я о нем сказала.

Юзя Вольский ужасно заволновался, и я вынуждена была повторить ему весь разговор со знакомым типом. Он меня за это не похвалил и потребовал типа описать. Сама фамилия, которую мне удалось запомнить, Блажей Фигат, оказалась недостаточной уликой.

— Среднего роста, такой кругленький, макушка лысая, а вокруг тёмные кудряшки. Размер ботинок не заметила, но что-то мне вспоминаются слухи, что он якобы работал в МВД. Головой не поручусь, из МВД там играют два-три человека, а то и больше, но вроде как я про него что-то такое слышала. Особого доверия источник информации не заслуживает.

— А другой, что с ним тогда шёл?

— Того я вообще не знаю. Зато мне страшно интересно, выловили вы тех, кто ставил второй триплет? Вашему коллеге я это заранее посоветовала, и он должен был успеть. Успел?

— Успел.

— И кто его выиграл?

— Десять человек. Из которых четверо поставили его пятьдесят раз, а шесть — по одному.

— Из этих шести Марию можете сразу вычеркнуть, она поставила так по ошибке, а про Дерчика узнала от меня. Остаются пятеро, но они значения не имеют. Важны те четверо, которые поставили по пятьдесят раз.

— Вся четвёрка играла для одного и того же человека, это мы уже узнали. Вот только не знаем пока, кто это.

Я удивилась.

— И ни один из четверых не раскололся?

— Ни одного из четверых про это не спрашивали. И я вас очень, очень прошу, чтобы вы не включались в следствие. Про этих четверых я вам лучше тоже не скажу, а то вы нечаянно проколетесь и все следствие мне загубите. А я не такой уж работящий, чтобы и за вами уследить. К мальчишке тоже не приближайтесь.

— У меня наклонностей к детоубийству нет. Мне только одно дико интересно, как вы это так устроите, чтобы на ребёнка никто внимания не обратил.

— Ну, это я вам могу сказать. Тут уже ждёт мой человек, он похож на кого угодно, только не на полицейского, у него с собой бутылки, которые надо сдать, а мальчика он попросит помочь. Если это не получится, я кого-нибудь подошлю с чем-нибудь другим, в крайнем случае, устроим что-нибудь вроде опроса всех сотрудников школы и детей. Никто и не сориентируется, который из детей был нам нужен, разве что сопляк сам расхвастается, Я покачала головой.

— Не расхвастается. Как я поняла, он был так перепуган, что у него аж орган речи окаменеть должен. Эти здешние детишки вообще много знают, не могут не знать, они же живут в этой атмосфере, среди этих событий. И никому пока ничего не рассказали.

— Я с вами попрощаюсь, простите, у меня много работы. Я же должен с этим моим человеком как-нибудь незаметно связаться…

Продолжение я посмотрела издалека. Небритый алкаш со здоровенным мешком и коляской без одного колёсика выронил свой драгоценный груз как раз в тот момент, когда мальчуган пробегал мимо. Тот остановился, засмотревшись на сценку и неловкость пьянюги. Помогать он стал с энтузиазмом, а потом они вместе отправились к пункту приёма стеклотары.

В полицейском участке я подписала показания, которые касались исключительно моей находки в барбарисе. Никаких дополнительных сведений от меня не потребовали, что меня даже немного удивило.

— Думай логически, — потребовал вечером мой личный полицейский. — Практические сведения они получат из самых непосредственных источников, а что касается сплетён, лучше, чтобы это исходило не от тебя. И так ты с этим мальчуганом прокололась.

— Никто не убьёт меня за то, что я видела перепуганного ребёнка! — решительно запротестовала я. — Но я отдала бы все, что имею, — хорошо, что этого так немного! — за показания Глебовского. Что эта падаль могла сказать?

— Тренер покойного, да?

— И не только. Сообщник и информатор лысой макаки. Нет, мне мало было бы только услышать его показания, я бы ему задала пару вопросиков! Головой ручаюсь, что тот, кто вёл допрос, упустил пару самых важных вещей!

— О его показаниях я кое-что знаю. А что должно было быть самым важным?

Я была убеждена, что они с огромным удовольствием используют связь Януша со мной для того, чтобы держать руку на пульсе. Без официальных вызовов и тому подобных штучек они все время могут быть в курсе закулисных беговых сплетён. А в обмен можно швырнуть мне жалкие крохи тайн и открытий следствия. Вся моя надежда была на то, что они уверены в моей тупости. Тогда они скажут слишком много, а остальное я сама вычислю. Любопытство терзало меня, как стадо пиявок.

— И что показал этот Глебовский? — спросила я с нетерпением.

— Насчёт убийства Дерчика он ничегошеньки не знает. Раньше Дерчик работал у него временами, а в последние три года постоянно, жокеем конюшни…

Я перебила:

— Эти договоры существуют даже в письменном виде, ничего другого он и не мог сказать. Я бы хотела знать, прозвучал ли вопрос о том, какого черта он держал у себя Дерчика в качестве жокея конюшни?

— Разумеется, прозвучал. Потому что Дерчик был очень трудолюбивым.

— Господи Иисусе! А то, что он в седле сидел, как кот на заборе, и ездил, как паралитик, ему не мешало вовсе?